Ангелина в последнее время не любит ходить в садик. Каждый раз, стоит её привести туда, она плачет: «Я хочу дома остаться. Я не люблю садик!» Воспитатель на это говорит, что, она, возможно, ревнует после рождения младшей дочери, и что ей хочется больше родительского внимания. Не уверен насчёт ревности, но вот то, что она хочет больше внимания, это похоже на правду.

Я некоторое время назад смотрел мультфильм «Недобаюканная». И сейчас, после рождения младшей, думаю, что действительно, старшие дети нередко чувствуют себя в чём-то обделёнными. Отчасти это связано с тем, что, когда рождаются старшие, родители ещё менее опытны, не знают, чего да как, могут испытывать нехватку времени оттого, что ещё не очень твёрдо стоят на ногах. Отчасти, действительно, с тем, что после появления младших основное внимание переключается на них. Когда Ангелина была единственным ребёнком в семье, я думал, что она и самый любимый ребёнок. В последнее же время я сам лювлю себя на мысли, что основное внимание приковано не к ней. Но мне трудно с этим что-то сделать. Мы с ней разговариваем, показываем новые буквы и всё такое, но всё равно она, кажется, ищет большего контакта. Несколько дней назад ночью была сильная гроза, и она попросилась спать в ту комнату, где спим сейчас мы с Соней, потому что она боялась грозы. Я ей разрешил. Думаю, ничего в этом плохого нет — жена говорит, что она сама любила в детстве залезать спать к отцу. Теперь, даже когда грозы нет, Ангелина всё равно каждую ночь говорит: «Папа, я там боюсь грозы» — на что я ей отвечаю, что вот если будет гроза, то тогда она может прийти. Хотя думаю, что стоило бы её иногда впускать, даже когда грозы и нет, раз ей этого хочется. А то и правда, она будет «недобаюканная». Просто мне трудно отказаться от личного пространства.

Я сегодня встал рано, несмотря на то, что суббота. Хотел пофотографировать Соню в утреннем свете, так как день сегодня ясный. Недавно мы с Таней чуть не поссорились из-за различия вкусов. Мы иногда смотрим вместе сериалы по вечерам, иногда среди них попадаются такие, которые мне нравятся, скажем, из недавно увиденного: «Смычок» (про наркоторговцев), «Урок» (слегка сюрреалистичная драма про закомплексованного, чокнутого учителя и его брата — непутёвого добряка), «Клиника 13» (фантастика про чертовщину, но с какой-то изюминкой, с фантазией у автора явно всё в порядке). Но на днях она предложила мне посмотреть вместе некий сериал «Измены», который она уже видела и который, по её словам, ей очень понравился. Я, посмотрев несколько серий, заявил, что это похабщина, к тому же глупая, и я не понимаю, что в этом можно находить и вообще мне неприятно, что ей нравятся такие сериалы. Причём сказал я это в запале, на что она ответила, что про «моего Пушкина» (т.е. В.Д., мы его за глаза давно зовём Пушкиным) она ничего не говорит, а он ей вообще-то не нравится, и про «скучную» музыку, которую я слушаю и играю, она тоже ведь ничего не говорит, потому что вкусы у всех разные. В.Д. мне, положим, и самому не очень нравится, но с ним хотя бы пообщаться бывает о чём. А про то, что музыка, которую я люблю, скучная, — она, конечно, права в каком-то смысле: я действительно люблю скучную музыку. И не только музыку, к литературе это тоже относится. Если смотреть или слушать только то, что сразу захватывает, то всё наиболее интересное пройдёт мимо тебя. Бывает, когда у тебя нет под рукой компьютера с интернетом, а есть только какая-нибудь скучная книга или старый журнал вроде «Юности», ты от нечего делать открываешь это и начинаешь читать, хотя и скучно. И вот, вчитавшись, обнаруживаешь, что текст, поначалу казавшийся скучным, на самом деле очень интересный и глубокий, и в итоге от «скучных» текстов ты больше получаешь, чем от чего-то, что вызывает мгновенный выброс дофамина. То же самое и с музыкой: я действительно, по преимуществу, слушаю «скучную» музыку и не собираюсь от этого отказываться, считаю «скучные» произведения более глубокими. Но она этого не понимает — ей, видимо, надо, чтобы кровь бурлила от музыки или от кино.

С тем, что у нас разные предпочтения, видимо, придётся смириться. Но, может быть, хоть детей я смогу чему-нибудь научить.

Закончив утреннюю фотосессию, я пошёл играть на пианино. Вчера я его настроил, так что звучит оно теперь хорошо. Конечно, не факт, что дети музыкальны, и, наверное, было бы неправильно пытаться вылепить из них непременно то, что хочется. Но попробовать, помимо изучения букв, учить Ангелину музыкальной грамоте, всё-таки стоит, а там уже смотреть, зайдёт ей это или нет. В еврейских семьях ведь часто учат детей музыке для общего развития, не обязательно для того, чтобы они стали музыкантами. Я думаю, что это правильно.

Ангелина спала, пока я играл. Когда Таня встала, мы Ангелину решили разбудить, так как было уже 9. Я предложил ей чай и спросил, не хочет ли она учить ноты, на что она ответила «Да». Тогда я подвёл её к пианино, стал нажимать клавиши и пропевать названия нот, и предложил ей делать то же. Но она сначала стеснялась и упорно говорила: «Я не могу». Тогда я обнял её за плечи и ещё раз предложил попробовать пропеть. Она попросилась сесть ко мне на колени и стала сама нажимать на клавиши, как я, и петь названия нот, которые я подсказывал. Иногда даже попадала. Я её похвалил и решил много не мучить сразу, а сделать перерыв, ибо лучше заниматься понемногу и часто.

Потом я ещё пофотографировал детей вместе, уже при полуденном свете. И снова предложил Ангелине позаниматься сольфеджио. Она нехотя согласилась, на этот раз пела она уже смелее, но много баловалась: нажимала на все клавиши в разных частях клавиатуры, смеялась. Но это нормально, дети всегда балуются во время учёбы. Когда она учит буквы, то тоже балуется. Она немного попела, потом ей надоело и она предложила продолжить занятия завтра.

Я хотел было поиграть на пианино для себя. В последнее время нет настроения играть по слуху, а вот по нотам я разучил кое-что: «Портрет Девушки» Б. Бартока и несколько миниатюр Р. Леденёва — детских, но очень «авангардных» в плане музыкального языка: с обилием хроматизмов и, скорее, линеарно-контрапунктическим складом, нежели аккордовым. Он ведь с Эдисоном Денисовым дружил и вообще имел авангардный бэкграунд. Но дочка в этот момент уже была занята игрой со своими игрушками, а она при этом любит комментировать свои действия. И она сказала мне: «Папа, тише!» — дала мне в руки маленький игрушечный рояль, ещё советского времени, на котором ни одна нота не звучит верно, отвела в другую комнату и сказала: «Пой здесь. Ты мне мешаешь». Теперь мне уже нужно спрашивать у дочери разрешения на то, чтобы просто поиграть свою «скучную» музыку.

запись создана: 10.09.2023 в 18:03

— Папа, вот вы с мамой такие набожные: читаете это ваше Евангелие, верите в своего Христа. А я не хочу быть таким, как вы! Открою тебе один секрет: я на самом деле Антихрист. Я Антихрист!
— Сынок, настоящий антихрист не будет говорить, что он — антихрист. Поэтому, если ты действительно искренне хочешь быть антихристом, то не труби об этом на каждом углу. Будь хитрее. Делай всё возможное для того, чтобы люди видели в тебе Христа.

В.Д.:
С пришествием христианства,все понятия упростились.Бог стал единственный:θεος.
А другие,более мелкие"божки"(даймОны)
стали невольно его СОПЕРНИКАМИ,а,значит и ВРАГАМИ,КОНКУРЕНТАМИ...
И,т.о.,превратились в ЗЛЫХ,
ОТРИЦАТЕЛЬНЫХ,ПЛОХИХ...
(ВСЁ ОТНОСИТЕЛЬНО!!!
МЫ ЛИЧНО ВОЗВРАШАЕМСЯ ОТ УПРОЩЁННОГО ЧЁРНО-БЕЛОГО МИРА
К БОЛЕЕ СЛОЖНОМУ,
МНОГОЦВЕТНОМ У, НЕОДНОЗНАЧНОМУ)читать дальше
М.З.:
Я согласен, что древний язычник в большей степени понимал некие тайны природы, нежели современный конфессиональный христианин. У меня есть своя точка зрения на этот счёт. Всё это потому, что древний язычник не противопоставлял себя космосу, материальному миру - он ощущал себя частью него. Но это вместе с тем означало его неизбежную конечность: древний язычник понимал, что он умрёт, а о воскресении он, в отличие от нынешнего христианина, ничего не знал. И именно через отчаянное переживание неизбежности смерти он становился открыт для диалога с космосом: диалог возможен только между теми, кто "на равных". "Прах *ты*, и в прах ты возвратишься" - эти слова из Библии были более доступны для понимания древнему язычнику, нежели кому-либо ещё. Современный же христианин считает себя "лучше", чем мир, космос, потому что он знает, что создан по образу и подобию Б-га. Он превозносится над миром, и именно поэтому он для диалога с космосом закрыт: невозможен диалог, когда ты считаешь: "Я лучше - я вечный, совершенный и бессмертный, - а оно хуже - тленное, материальное, демоническое, неживое".
[...]
Владимир, поймите правильно: то, что я сказал, что нахожу ваши художества (ну, некоторые из них) демоничными, не означает вовсе, что я против такого искусства. Вы для меня человек загадочный, я вас во многом не понимаю. Но я не сторонник того, чтобы искусство выражало исключительно лишь что-то "позитивное" и светлое. Всё-таки очень многое из фольклора - например, народные сказки - имеет довольно жутковатый характер, и это не умаляет ценность этих произведений.
Как пример, я уже вам посылал в прошлом году советский кукольный мультфильм "Догада" по мотивам поморских народных сказок для посмотреть. Этот фильм довольно жутковатый, и, как я его понимаю, он передаёт такое, несколько болезненное восприятие древним язычником мира и себя в этом мире. Характерно, что музыку к нему написал Владимир Мартынов, которого можно было бы назвать язычником по мировоззрению, несмотря на то, что он себя часто называет православным (я читал его книги, он очень интересный, неординарный человек). Фильм "Догада" очень гармонирует с его музыкой. И, несмотря на то, что фильм этот страшненький и вовсе не о "позитивном и светлом", я его очень и очень ценю.

запись создана: 12.02.2024 в 06:45

Эти мысли и подступали к Максиму, когда он спускался по лестнице на площадь перед клубом, где было десятка два людей. Кто-то ходил поодиночке, кто-то парами. Кто-то пил пиво. Ночь была ясная, и на небе можно было видеть звёзды. Слышна была какая-то протяжная мелодия – песня, кажется, Успенской.
– Максим, привет! – окликнула его девушка, сидящая внизу на ступеньках.
– А, Алиса! Здравствуй, давно не видались, – и Максим присел перед ней на корточки.
Это была его бывшая, с которой они когда-то встречались и расстались. Эта девушка с длинными чёрными волосами, густыми чёрными бровями, мягким круглым лицом, сейчас была перед ним, и они смотрели друг на друга, как старые знакомые. Он потянулся, чтобы по-дружески её обнять.
– Ну... давай, обнимемся, по случаю встречи, – согласилась она, – Умар, вот это мой бывший, Максим, познакомься. Максим, это Умар.читать дальше
Позади неё, несколькими ступеньками выше, сидел долговязый парень, похожий на южанина, немного неряшливый с виду. Что-то в его внешнем облике говорило о присутствии духа и самообладания. Поначалу Максим не обратил на него внимания, так как подумал, что он сидит тут просто так, не вместе с Алисой. Парень кивнул.
– А что это у тебя за шрам вот тут? – спросила Алиса, видя глубокий шрам у Максима повыше левой брови.
– Это после службы в армии у меня.
– А-а, ну да, ты ведь солдатом был.
Тут Умар спросил:
– Уважаемый Максим не воевал ли под командованием полковника Лугового?
– Да, – спокойно ответил Максим. – Я был рядовым в роте, входящей в дивизию полковника Лугового, когда армия вела действия в Ведено.
Парень помолчал несколько секунд, задумавшись, и сказал, выразительно сопровождая свою речь жестами:
– Побил Лугового, – и он показал жестом: «ба-бах!» – За то, что он жёг нашу землю. За то, что люди Лугового в наших деревнях забирали хлеб у наших матерей, у их детей, – он ударил кулаком в ладонь.
Действительно, полковник Луговой потерпел поражение от боевиков во время операции под Грозным. Сам Максим в тех действиях уже не участвовал, поскольку до этого получил ранение и, провалявшись некоторое время в госпитале, был комиссован и отправлен домой. Третья чеченская кампания окончилась подписанием мирного соглашения, и теперь Чечня и Россия не были врагами.
Помолчав некоторое время, Максим сказал:
– Я не буду вам мешать.
Он встал и ушёл.
Алиса была его бывшей – девушкой, которую в мыслях он отпустил, и уже не чувствовал по отношению к ней почти никакого влечения, ни ревности. «А этот Умар, видимо, действительно много повоевал в горячих точках, в отличие от меня» – думал он.
И всё-таки на сердце было как-то немного больно.

запись создана: 21.06.2022 в 21:49

Что касается места «оригинальности» в искусстве. Мне сложно говорить о стихотворном творчестве, но я могу высказаться о значении оригинальности в музыке. На мой взгляд, оригинальность музыкального языка важна, но важна она постольку, поскольку лишь с помощью своего индивидуального музыкального языка автор может выразить не только какие-то «смыслы», как это делали романтики, а само своё мироощущение – своё видение, слышание окружающего мира. Через звукоощущения, через индивидуальные художественные средства автор создаёт свою собственную реальность, глубоко индивидуальную, отличную от реальности другого. То есть индивидуальные художественные средства («оригинальность») автору нужны для того, чтобы выразить то, как он видит и слышит окружающую реальность – и никто другой, лишь он один, потому что другой слышит её иначе! Поэтому, если брать во внимание музыку, что называется, академической традиции (хотя мой кругозор ею, конечно, отнюдь не ограничивается), то моей любимой эпохой в истории этого направления является ранний модернизм, представленный такими фигурами, как Барток, Дебюсси, Мийо, Стравинский и ряд других. Именно в эту пору активно шла индивидуализация музыкального языка композиторов. Этим она очень непохожа на эпоху романтизма, когда музыкальный язык был более-менее общепринятым и оттого условным. Если в период романтизма музыка рассматривалась как «средство для» выражения некоего содержания (каковыми могли быть какие-то смысловые посылы или так называемые «чувства» – в данном контексте нет особой разницы), то для ранних модернистов именно то, что прежде рассматривалось как «средство для», стало основным содержанием музыки. И немалую роль в становлении этого направления, ещё до Дебюсси, сыграли русские кучкисты, хотя их и не принято относить к модернизму.читать дальше

Кстати, если проводить какие-то параллели с литературой, то, на мой взгляд, музыку раннего модернизма уместно сравнивать с литературой реализма (sic!), и вот почему. Реализм, вопреки расхожему мнению, отнюдь не есть описание реальности «как она есть», «объективно», «без прикрас» – это вообще очень спорный вопрос: есть ли какая-то «объективная» реальность, как она есть; Кант бы с этим не согласился, выдвинув тезис: реальность всегда такова, какой её видит субъект; субъект является не просто тем, кто пассивно воспринимает реальность, – он её создаёт. Когда же пытаются в литературе описывать реальность якобы «без прикрас, как есть», то в результате получается то, что обыкновенно называется чернухой, а всё-таки трудно согласиться, что этот жанр действительно описывает реальность именно такой, какая она есть. Отнюдь, задача литературного реализма вовсе не в этом. В реализме автор описывает то, как он, субъективно, видит окружающий мир, реальность – и так видит её только он, всякий другой видит её иначе, – поэтому он, в некотором смысле описывает свой внутренний мир. Реальность Бальзака, к примеру, отличается от реальности Толстого или Горького, и не только в силу различия страны проживания и повествования, а в силу разного отношения к тем или иным явлениям. Именно поэтому реализм, в отличие от романтизма, тяготеет к детальным художественным описаниям, которые показались бы излишними, если думать, что главное в художественном произведении – это некий «основной смысл».

Но вернёмся к музыке. Я бы сказал, что описания в литературе реализма играют такую же роль, какую в музыке раннего модернизма играет индивидуальный музыкальный язык, специфические «звукоощущения». Задачей тут является выразить само своё мироощущение, а не ограничиваться лишь каким-то «глубоким смыслом» (который, может быть, не всегда так уж и важен в произведении и уж, во всяком случае, редко представляет собой что-то оригинальное).
Повторю ещё раз тезис, который я высказал вначале: «оригинальность», то есть индивидуальность художественных средств, в искусстве, на мой взгляд, важна постольку, поскольку она позволяет выразить в произведении своё мироощущение, свой субъективный и глубоко индивидуальный взгляд на мир. Оригинальность художественных средств не является и не должна становиться самоцелью!

К чему приводит погоня за оригинальностью ради оригинальности, за новизной ради самой новизны – это мы видим по тому, что происходило в академической музыке уже в послевоенный период, особенно в конце прошлого века и вплоть до нынешнего времени, когда композиторы «авангардного», как они это называют, направления стали заниматься именно тем, что фанатично искать хоть бы какую, но новизну – просто ради самой новизны. В результате нынешние «новаторы-авангардисты», вроде Каспарова или Екимовского, пишут музыку, которую просто невозможно слушать и статус которой поддерживается в значительной степени за счёт представления об «элитарности» такой музыки. Я даже не думаю, что вы лично такую музыку слушаете. Исключения, конечно, есть, вроде Денисова, но это отдельные лучи света в тёмном царства современного т.наз. «музыкального авангарда», и тоже уже относятся к прошлому, хоть и недавнему. Поиски новизны ради самой новизны (можем назвать это «оригинальностью» – как вам угодно) не привели ни к чему хорошему.

К другим видам искусства, может быть, это тоже относится. Хотя это я говорю лишь как предположение. Скажем, живопись Ван Гога мне лично интересна не в силу самого того, что она «не похожа» на классическую, а потому что она отражает специфический, индивидуальный взгляд на мир, какое-то специфическое чувствование мира. Этот взгляд индивидуальный – и именно оттого он живой. А чего-то «просто нового» – и в музыке, и в живописи, – думаю, можно много чего напридумывать, но в основном, будет всякая гадость. В целом, так или иначе, ввиду вышеизложенного я рассматриваю представление о «новизне», или оригинальности, именно как самоценности как пагубную идею и не рассматриваю новизну именно как основной критерий значимости того или иного произведения, который должен выдвигаться на передний план, затмевая всё остальное.

День нашей свадьбы совпал с днём рождения выдающегося государственного и общественного деятеля XX века Михаила Сергеевича Горбачёва.
В минувшую годовщину Михаилу Сергеевичу исполнилось ровно 90 лет. Восхищаясь таким долголетием, я хотел бы выразить глубокую благодарность ему за всё то хорошее, что он дал народу нашей страны.

Хоть я и человек, верующий в Б-га, но как же я не люблю выражения «духовность», «духовная жизнь» в контексте религиозных рассуждений. Само понятие «духовность» как бы подразумевает, что будто бы есть нечто более возвышенное, подлинное, к чему человеку следовало бы стремиться, нежели обычная земная жизнь, которая-де есть лишь временный «плен души», где всё — сплошь грех и погибель. «Духовность» отвергает землю. Хотя воскресший Иисус-Мессия был во плоти — он не был духом; плоть же человеческая, как ясно из книги Бытия, именно и есть часть земли, оживлённая Б-жьим дыханием. Воскресший Иисус — не «духовен». Он дал вечную жизнь плоти, а значит, она будет дана и земле. Хлеб, который есть тело Христово, собственно, имеет вполне земное происхождение, он — земля, которая обрела жизнь.
Конфессиональное христианство, а в особенности православие, весьма близко к гностицизму своей точкой зрения на отношения земного-низкого и небесного-возвышенного, или «духовного», как на два неких взаимоисключающих начала, будто одно из них — желанный идеал, а другое — нечто, что следует отвергнуть; на жизненную задачу человека, которая и гностиками и наиболее «набожными», воцерковлёнными из ортодоксальных христиан понимается как необходимость освобождения души от «рабства» несовершенной плоти, земли, женственности, «мира сего, в грехах погрязшего», ради устремления её к мнимому небесному идеалу, «совершенству», некоего личного «спасения».
читать дальшеДа, мир сей, каким мы его знаем, несовершенен. Но должен ли человек отторгать мир, «спасаться» от него? Ведь подлинная христианская любовь — это, скорее, как раз сопереживание несовершенному: умереть, чтобы воскреснуть; сопережить несовершенному, но не для того, чтобы погибнуть, а для того, чтобы то, кому или чему ты сопережил, обрело свою жизнь. Следует помнить слова Иисуса-Мессии: «Говорю вам истинную правду: пока пшеничное зерно не умрет, упав в землю, оно так и останется одиноким зернышком, а умрет — принесет большой урожай.» (Иоанн, 12:24).
Всё менее совершенное — оно как бы и менее живое, поскольку источник жизни — Б-г, Б-жье дыхание, которое когда-то превратило «земляного» Адама в живого; а Б-г совершенен. Любовь же, в христианском смысле, есть сопереживание, причём сопереживание именно менее совершенному, поскольку в «сопереживании» человека более совершенному, чем он сам, или соравному себе, не было бы никакой заслуги, ценности; это была бы не любовь как поступок, не акт воли, в котором человек проявил бы себя как субъект. Поэтому истинная любовь — это всегда как бы добровольная смерть; смерть для того, чтобы сопережить другому — тому, кто смертен, — чтобы тот, другой, стал для меня — «Ты».
Любовь — диалог, любовь интимна. Когда я говорю другому «Ты», я тем самым осознаю, что «Ты», несомненно, будет жить вечно; я — субъект. Понимание любви как диалога было предметом работы иудейских философов Германа Когена, Мартина Бубера, Матвея Кагана.
«Духовными» же людьми считали себя гностики: себя они называли «пневматиками», что дословно и значит «духовный человек». В противопоставлении «духовного» — «земному», как «хорошего» — «плохому», есть корень гностицизма. Вообще, по-моему, если только возможно вообразить что-то прямо противоположное подлинному христианству (я не имею в виду православие и вообще христианство конфессиональное, а христианство как таковое), и вместе с ним иудаизму — то это не какой-то там абстрактный, вымышленный сатанизм, который практически на фиг никому не нужен, а именно гностицизм. Не вдаваясь особо в подробности, отмечу, что, как мне кажется, эссенция гностицизма имеет тесное отношение к самой сути грехопадения, произошедшего в Эдемской саду: «различение добра от зла»; «Вы умрёте» — «Нет! Станете, как боги.» Гностики-то уж о-очень хорошо умеют различать между добром и злом; так же как и православные ханжи: типа, «не оттолкнёшься от зла - не вознесёшься к добру». Примечательно также то, что гностицизм, при всей своей отвратительности, штука чем-то по-своему притягательная: он способен заронить соблазн, сомнение некоторого рода. Интересующимся данной темой я бы порекомендовал, например, запись лекции Леонида Мациха по гностицизму.
Официальная церковь, хотя в своё время и «боролась» против гностицизма в наиболее оголтелых его формах, да вроде бы и более-менее поборола, но при этом всё же и изрядно «поблудила» с ним, нахватавшись множества болячек, которые, как прыщи — то тут, то там, выскакивают на страницах т.н. «святоотеческих» писаний-преданий. В то же время, иудаизм, напротив, дал гностицизму очень жёсткий отпор с самого начала распространения оного: так, по мнению Леонида Мациха, значительная часть талмуда посвящена именно полемике против гностицизма. «Духовность», или «пневматизм» — излюбленное гностиками понятие — то, что, по их мнению, отличает их от людей земных, вообще «земного», позволяет им как бы оттолкнуться от мира. В действительности, вся «духовность» гностиков — лишь дым, в который превращаются их тела, когда они сжигают себя, стремясь «высвободиться» из тленной плоти и устремиться ввысь, к заоблачно-далёкому мнимому божеству, понимаемому ими как первоисточник жизни, и в итоге обрести некое «вечное блаженство» (представляемое ими, скорее, как вечный покой, нежели вечная жизнь). Такова же и «духовность» людей, ищущих личного «спасения души» и ради этого отторгающих от себя всё, что, по их мнению, этому «спасению» препятствует: землю, «мир сей», женщину. То есть, попросту говоря, людей православных.